России предстоит для себя решить: принять вызов перспективы формирования трех-четырех георегионов-цивилизаций и суметь стать одной из них, либо превратиться в «серые земли» и отдавать ресурсы направо и налево. Если первое, то культурная модель сделает такую цивилизацию «русской», а само ее существование обеспечит только новая хозяйственная модель, предпочитающая финансовой эффективности физические показатели: количество выращенного зерна, построенных «крымских мостов», качество выпускаемых микросхем и в целом наличие собственных производственных мощностей. Для просчитывания стратегических последствий принимаемых решений нужны — делятся своим мнением в интервью Expert.ru аналитики Мирослав Макстенек и Дмитрий Золотарев — «фабрики мысли» нового поколения.
Коллаж: Тамара Ларина
После событий Арабской весны, когда американцы попытались работать с ближневосточными социумами как со сложными системами — используя Big Data (Большие данные) и Artificial Intelligence (искусственный интеллект или ИИ) без учёта культурных особенностей этих социумов — в прогнозировании и подготовке управленческих решений произошел переход к использованию так называемых гибридных, человеко-машинных систем. В таких системах сочетаются методы математического моделирования (от обработки «событий» через ИИ до многофакторного имитационного моделирования), а также игровые методы, методы социального моделирования и многие другие.
Работа групп, использующих гибридные системы, организуется в формате «фабрик мысли» или «мозговых трестов» (think tanks, brains trus) нового поколения. В России крупные бизнес-группы и ряд государственных структур оперативно подхватили моду на такого рода структуры. Но так же, как это уже происходило с ситуационными центрами, переняли, в основном, внешние признаки, а где-то просто поменяли таблички с названием уже действующих привычных аналитических групп.
Между тем, существует немаловажная деталь: у «фабрик мысли» нового поколения есть достаточно четкий критерий эффективности их работы. Это показатель «прогноз — факт». Expert.ru взял интервью у представителей знакомого экспертным кругам, но практически неизвестного в медийной сфере «Стратегического сообщества Усть-Качка», работающего в формате «фабрики мысли» нового поколения более 10 лет. То есть, такой срок, за который эффективность работы может быть реально оценена по критерию «прогноз-факт». Мы беседуем с советником гендиректора группы компаний «Центр специальной системотехники» Дмитрием Золотаревым и членом научно-консультационного совета Антитеррористического центра СНГ Мирославом Макстенеком.
«Лебеди» могут быть и «белыми»
— Что такое «Стратегическое экспертное сообщество Усть-Качка» и почему оно именно так называется?
Д.З.: «Усть-Качка» — это экспериментальная экспертная площадка, собранная в 2011 году представителями четырех разных российских аналитических школ. Работает в формате «фабрики мысли» нового поколения с 2012 года. В силу характера работы с представителями разных структур, площадка была вынесена в регион. В течение года «фабрика» работает в сетевом, распределенном режиме; раз или два в год проводится стратегическая сессия по собственной, уникальной методологии организации работы. Ближе всего формат стратегической сессии находится к «военной игре». На этапе подготовки и на этапе обработки результатов сессии используются гибридные системы.
Название выбрано по месту проведения первой стратегической сессии. Оно же определяет формат проведения.
— Если это «фабрика», то каков её «продукт»?
М.М.: Основной продукт работы нашей «фабрики» — стратегический сценарный прогноз по уровням (мир—страна—регион/корпорация) и по направлениям (политика, экономика, социальная сфера, технологии, мультитренд). Отличие от традиционной экспертной работы или игровых, тех же форсайтных, методов в том, что мы ищем не усреднённое экспертное мнение, а выбираем крайности и делаем синтез новых сценарных и проектных решений, доводя их до системности. Такой подход позволяет вычислять «черных лебедей», которых мы, впрочем, называем «дикими картами», потому что «лебеди» могут быть и «белыми». Конечно же, вычислять не всех, поскольку это попросту невозможно, но опыт десятилетней работы показывает, что — значительное их число.
Второй продукт — стратегические проектные решения, которые дают возможность перевести негативный сценарий в целевой. Опять же, мы не усредняем, а делаем синтез, ищем те точки системной сборки, которые могут разрешить базовые противоречия в негативном сценарии. Иногда это удается. Например, мы «отыгрывали» противоречия между Русской Православной Церковью и Академией Наук…
— И как, удачно?
Д.З.: Мы работали не с представителями, скажем так, административных органов, а с теми, за счёт чьего труда эти органы всё ещё имеют авторитет в современном российском обществе. Во многих структурах такие люди есть. Они, как правило, достаточно жёстко отстаивают свою позицию, но если находится решение, которое позволяет эту позицию не ущемлять, они способны его воспринять. Потому что это не компромисс, а другое решение.
— А были случаи, когда такое решение найти было нельзя?
Д.З.: Да. Тогда мы делали заключение, что для данного конкретного базового противоречия решения не найдено, и оно должно быть разрешено в пользу одной из сторон. И предлагали варианты.
— И ваши решения использовали?
Д.З.: Не все, но в целом — да. Как минимум, учитывали.
— И кто?
Д.З.: Заказчики. И участники стратегических сессий.
— Подробности вы, конечно, не расскажете.
М.М.: Конечно, нет. Есть открытая часть — с периодичностью раз в два года мы часть своих прогнозов публиковали. И есть закрытая часть — те самые синтезированные решения.
— Хорошо, какие ещё продукты?
М.М.: В 2014 году мы посчитали параметры нового, шестого технологического уклада, выделили его базовые технологии, определи тот формат — так сказать, полный технологический пакет, — в котором эти технологии должны внедряться в России, и сделали сборку полного техпакета по заказу одного из предприятий направления «Фотоника». Написали стратегию развития отрасли. Стратегия предприятием реализуется.
Д.З.: Давайте так. Основной продукт «фабрики» — это то, чего можно «хотеть по-крупному», чтобы эти хотения не были фантастикой или имитацией. И то, как, через какие стратегические и проектные решения это сделать.
— Это и есть «стратегический прогноз»?
Д.З.: Часть его. Стратегический прогноз — это прогноз качественных изменений. И выделение точек ветвления сценария, «точек бифуркации», если хотите, где критически необходимо принимать стратегическое решение. Если оно не принято, то развитие идет либо по негативному сценарию, либо по чудесному. Второе тоже бывает, но очень редко.
М.М.: Часто стратегический прогноз путают с долгосрочным. Чтобы эту путаницу убрать, расскажу известную прогностическую байку.
В 1911 году в городе Лондоне собрали лучших математиков и футурологов страны, чтобы они дали прогноз на 30 лет вперед. Прогноз был такой: «Через 30 лет благосостояние жителей Лондона заметно улучшится. Каждый второй житель будет ездить в собственной конной коляске. Остальные тоже не останутся без работы. Нужно будет убирать конский навоз, иначе он покроет мостовые Лондона слоем, толщиной до полуярда».
Это был именно долгосрочный прогноз: построение картины Будущего на основе продолжения существующих трендов. А что произошло на самом деле? Мировая война. Развал всех континентальных империй. Появление новых социальных формаций и моделей хозяйствования. Появление танков, самолётов, автомобилей, а потом и атомной бомбы. И вот это все — зона не долгосрочного, но стратегического прогноза. Прогноза качественных изменений. Как уже было сказано выше: политика, экономика, социальная сфера, технологии. И мультитренд — то, подо что собираются все остальные тренды на каждом сценарном такте развития.
Так вот: в 1911 году мультитренд заключался в том, что колонии, как средство для экстенсивного капиталистического роста, исчезли, и Англия, не желая лишиться статуса мирового гегемона, организовала две мировые войны.
В общем, если использовать оба типа прогнозирования, направленные в будущее, и позволить им дополнять друг друга, то применительно к нашему примеру это будет выглядеть так: стратегический прогноз гласит, что с 1930-х тягловая сила государства будет выражаться не в лошадях, а в тракторах и танках. А долгосрочный — рассчитывает, сколько этих тракторов и танков нужно иметь.
Пандемия была вторым из трех обозначенных нами сценариев
— Понятно. И какие из ваших прогнозов сбылись? Из тех, о которых можно рассказать?
Д.З.: За 10 лет мы вышли на горизонт своих прогнозов и теперь можем посмотреть, насколько эффективными оказались технология и состав синтетиков, которые легли в основу работы нашей «фабрики».
Приступим.
Наш прогноз от 2013 года: серия малых войн, падение нефти в октябре 2014-го ниже 60 долларов за бочку. Минфин предлагал на 2015 год считать по 120 долларов, а при слове «война» нам в 2013-м крутили пальцем у виска.
Прогноз от 2014 года: развал режима глобализации. Новая холодная война. Запуск процессов отъема вывезенных из России капиталов. Начало формирования мировых макрорегионов. «Холодная» гражданская война в США.
Прогноз от 2015 года: фиксация системного кризиса Запада. Выход Англии из ЕС (никто не верил). Новые форматы постглобального мира, один из просчитанных — «инфраструктурный колониализм» — Шваб спустя 5 лет назвал «инклюзивным капитализмом».
Прогноз от весны 2016 года: победа Трампа на выборах в США (книга с прогнозом вышла из печати за две недели до выборов).
Прогноз от 2017 года — начало острой фазы мирового кризиса в период с декабря 2019 года по март 2020 года. Пандемия как механизм запуска острой фазы была вторым из трех обозначенных нами сценариев.
И так далее.
М.М.: Все перечисленные прогнозы были напечатаны в журнале «Экономические стратегии» ИНЭС РАН. То есть, наши утверждения о результатах работы нашей «фабрики» не голословны. Их можно проверить по критерию «прогноз-факт».
В нынешнем году мы участвовали в выпуске сборника Сретенского клуба «Дорожная карта. Вызовы будущего». Вторая глава — как раз про вызовы будущего — сделана по итогам работы «Усть-Качки 2020». К слову, представителей Сретенского, Изборского и ряда других клубов мы приглашаем для участия в наших сессиях. Мы с ними дружим.
«В новейшей истории кризиса подобного типа ещё не было»
— Хорошо. Вот вы сказали, что прогнозируете то, «чего можно хотеть». Чего нам можно хотеть сегодня? Ну, и на среднесрочную перспективу?
Д.З.: Первое: из 12 потенциальных макрорегионов в мире выделятся в формате новых цивилизаций 3-4. Остальные геозоны перейдут в формат, который мы условно называем «серые земли». Это земли, на территориях которых будет организован неравноценный геоэкономический обмен товаров нового уклада на конфликтные минералы и человеческий капитал.
Конфликтные минералы — это в том числе те, которые заменят нефть и уголь в качестве базового энергетического ресурса для следующего такта мирового развития.
Второе. На период пересборки мироустройства любые долгосрочные, казалось бы, договоренности будут иметь срок от нескольких месяцев до года максимум. Вы можете сколько угодно «дружить» с американскими кланами, но пока там не пройдёт смена элит (а это еще примерно 3-4 года) никакой пользы от таких договоренностей не будет.
М.М.: Как мы видим на примере Сирии и Карабаха, вместо международного права будут действовать геополитические региональные союзы для решения одной проблемы. И если на территории одной «серой зоны» мы с Турцией можем быть союзниками, то на территории другой — противниками. Таковы реалии.
Д.З.: Третье — системный кризис цивилизации англо-саксонского Запада. Не циклический, а именно системный — как при развале Древнего Рима или феодальной системы в средневековой Европе. В новейшей истории кризиса подобного типа ещё не было.
Англо-саксы привычно попытаются купировать этот кризис за счет деления государств на то, что можно назвать «земли»: Валлонию, Каталонию, Украину. То есть, за счет отъема ресурсов, в том числе у Европы, для решения своего внутреннего кризиса через демонтаж государств.
Мы же в России должны для себя решить: либо мы становимся самостоятельной цивилизацией (назовем ее Цивилизацией Севера) — то есть, войдём в состав трех, максимум четырех мировых георегионов—цивилизаций. Либо будем «серыми землями» и станем отдавать ресурсы (прежде всего, человеческий капитал) на то, чтобы англо-саксы могли решить проблемы своего системного кризиса. Их кризиса, не нашего. У нас кризис другого типа.
«Транснационалы» против «цивилизационщиков»
— Подождите, а в чём отличие «сегодня», от ситуации, в которой мы жили последние 30 лет?
М.М.: В том, что при переходе в разряд «серых земель», национальная элита становится анахронизмом.
Транснациональные корпорации могут работать с человеческим капиталом через микроспутниковый интернет напрямую — без посредников в лице российских (да каких бы то ни было) элит, государственных налоговых органов и московской гламурной тусовки. К примеру, выплачивать безусловный базовый доход жителям «серых земель» напрямую. Москва как центр-посредник становится для этого не нужна.
Д.З.: Вот тут и возникает четвертое, чего можно хотеть. Это четвертое — сборка новой русской цивилизации. Она предполагает формирование новой модели социальных отношений, потому что «капитализм с человеческим лицом» и «новый феодализм» уже не работают — равно как и набор патриотических лозунгов вместо практических решений. Почему? Потому что в стране — кризис доверия.
Раздел элит сегодня проходит по линии — «транснационалы» против «цивилизационщиков». А уже внутри этих, антагонистичных друг другу групп, идёт деление на коммунистов, монархистов, либералов, анархистов и прочих цифроэкологистов. То есть, нет деления на власть и оппозицию. Есть деление на элиту, контрэлиту и антиэлиту. И транснационалы сегодня — это антиэлита.
Общественный договор на стадии системного кризиса — это договор между элитой (точнее, её мир-цивилизационной частью), контрэлитой и теми социальными стратами населения, которые готовы вложить свой труд в строительство новой русской цивилизации.
— Почему «русской», а не «российской»?
Д.З.: Вторая базовая составляющая мира-цивилизации — собственная, уникальная, отличная от других культурная модель. Без неё мировой георегион не собирается. И мы в этом ключе имеем огромный культурный пласт русской, православной и советской культуры. А всё что смогла сформировать за 30 лет «новая российская культура», есть в основной своей массе слабое подобие культуры западного постмодерна. Который сегодня, кстати, переживает системный кризис.
М.М.: Там просто не на чем строить новую цивилизацию. Поскольку она подразумевает первичность, а у нас всё больше бледные копии с западных оригиналов. Но чтобы сразу отсечь разговоры про «посконно-домотканную», давайте определимся: русский — это не национальность, а культурное самоопределение, поведение согласно культурным цивилизационным правилам. Поэтому русский народ, как носитель уникальной культурной сложности — он многонационален. Русская цивилизация — это цивилизация синтеза, сборки целого. Она вбирает в себя системное, лучшее, выкидывает антисистемное и синтезирует уникальное новое.
Вот почему нам нет необходимости доказывать, что мы происходим от древних шумеров. Наша культура имеет большую цивилизационную сложность именно в силу способности синтеза нового и способности удержания системного целого — того самого динамического консерватизма, про который говорил президент.
Но кроме новой модели социальных отношений и новой культурной модели нужна новая хозяйственная модель. Многоукладная, сочетающая государство и рынок — как, например, в 1930-е годы, когда бо́льшую часть товаров потребления производили, артели, кооперативы и малые частные предприятия. А переход на новый уклад осуществляло государство.
— Мы с 1992 года всё время строим «новую экономику». Вы предлагаете начать этот процесс заново?
Д.З.: Слишком многое поменялось. Произошли качественные изменения — как с конскими повозками в начале ХХ века. Та якобы экономическая, а на самом деле хриматистическая (по Аристотелю — основанная на наживе, владении имуществом, а в современной трактовке — ориентированная на получение прибыли без учета моральных, правовых, экологических и прочих аспектов и последствий жизнедеятельности хозяйственного механизма в целом) модель, которую здесь у нас строили в рамках режима мировой глобализации, имела в качестве оценки результата деятельности финансовую эффективность. Сегодня этот показатель имеет третьестепенное значение. Значение имеют физические показатели: количество произведённого зерна, построенных «крымских мостов», качество выпускаемых нашей промышленностью микросхем, наличие собственного семенного фонда, а главное — собственных производственных мощностей. С упором на полные технологические пакеты, а не на «инновационные стартапы». То есть, необходим переход от «экономической модели» к модели хозяйствования. Точнее, так: внутри страны должна работать хозяйственная модель, а вовне — геоэкономическая, причем, с упором на сложные производства, а не на нижние технологические переделы.
— А как же зарубежные инвестиции, на которые мы всё это время ориентировались?
М.М.: Денежная инфляция мировых валют делает практически бессмысленной международные инвестиции — те, конечно, которые существуют и реализуются в виде денег, а не в виде технологий и промышленных производств нового уклада. Работа американского и европейского «печатных станков» — а в рамках денежного смягчения уже эмитированы триллионы долларов —финансово многократно эффективнее работы нефтяных качалок. Цена за бочку нефти поднимется на десятки процентов, а вот цена на продовольствие — в разы. И если мы будем покупать продовольствие за границей вместо того, чтобы производить у себя, мы будем импортировать инфляцию извне, а наше население будет нищать.
И второй момент с иностранными инвестициями. Хозяйственная модель России, прежде всего, должна обеспечить ей набор безопасностей: водно-продовольственную, инженерно-технологическую, промышленную, военно-полицейскую, культурно-смысловую, энергетическую и другие. И здесь «заграница» нам точно не поможет.
Д.З.: Экономика мира-цивилизации должна быть самодостаточна по набору безопасностей и товаров нового уклада, производимых внутри своего георегиона на основе собственной «суммы технологий» — в качестве примера можно посмотреть на «войну» вакцин от Ковида.
Проектные решения — «а что делать, чтобы соответствовать» — они есть. Например, в прошлом году нами предложены 12 моделей, использованных в мире для выхода из различных типов кризиса. Плюс две модели — опыт Советского Союза по переходу на новый технологический уклад.
Конечно, в чистом виде исторические модели использовать нельзя, поскольку сегодня у нас отличаются внешние и внутренние условия. Но делать на их базе синтез нового можно и нужно. Синтез новой социальной (это главное), новой хозяйственной и новой культурной моделей. Проработанных от концептов до ключевых проектных решений на том уровне, на котором прорабатывались ГОЭЛРО, борьба с неграмотностью и атомный проект, а не в виде набора лозунгов.
Результативность в мостах, заводах и микросхемах много важнее эффективности
М.М.: При этом важно понимать, что формирование и внедрение этих моделей будут протекать в условиях непрерывной смены обстановки. Для просчитывания стратегических последствий принимаемых решений как раз и нужны, прежде всего, «фабрики мысли» нового поколения.
Многополярный мир — это мир, в котором полюсов хоть и много, но на всех желающих все равно не хватит. Поэтому в геополитике лозунг ближайшего десятилетия прост: «Главное — маневры». Маневры на грани фола, изматывающие провокации, имеющие целью отвлечение, связывание инициативы и сжигание дефицитных ресурсов. А ключевым ресурсом сегодня является не денежный эквивалент времени, а само время и, конечно, способность сосредоточить внимание на главном, что делает это время полезно потраченным. Разнообразные же альянсы, союзы, мнимые и реальные угрозы, вызовы и возможности — все они работают на отвлечение внимания, связывание ресурсов, обесценивание времени и торможение нашего развития.
Д.З.: Весь мир вот уже второе десятилетие участвует в войне всех против всех, целью которой является выведение из игры потенциальных претендентов на присутствие в группе лидеров нового мира. Постоянная смена декораций крайне выгодна: мы, как нация, хорошо помнящая ужасы войны, очень болезненно реагируем на вызовы и угрозы. И пока у нас под боком составляются бумажные альянсы и переписываются бумажные контракты, как говорится, «наши бойцы с помощью шанцевого инструмента меняют ландшафт местности». А значит, вне зависимости от того, будут ли вновь создаваемые альянсы реально участвовать в войне, те, кому положено, будут планировать и перепланировать, копать и закапывать.
Поэтому сейчас, чтобы не откликаться на ложные повестки, перестать вестись на свежую моду и перелицованные лозунги, нам было бы не лишне сконцентрироваться на главном — на своей игре, своих целях и интересах. Своя игра — это всегда право первого хода, это всегда свои правила и всегда отказ от вторичности.
М.М.: Играть в такую игру имеет смысл только виртуозно. А значит, ее правила должны быть естественны для нас, соответствовать культурному, цивилизационному коду нации (назовем эту общность так). Такая игра потребует от играющего понимания ценности и (без купюр и изъятий), иначе не удастся сделать и одного хода — в ногах и оценках запутаешься. Правила такой игры не могут быть собраны из правил игр, в которые до нас виртуозно играли другие игроки (они сейчас, кстати, тоже переписывают правила).
Интересы бессмысленно искать в парадигме стабильности и эффективности использования национального богатства, как мы его понимаем сегодня, потому что текущая версия национального богатства России — на грани дефолта. Сегодня результативность (в мостах, заводах и микросхемах) и точность — много важнее эффективности, связывающей правилами и регламентами по рукам и ногам. Оценивать в нынешнее быстрое время должно по конечному результату, а не по количеству соблюдённых или нарушенных инструкций.
Д.З.: Новые модели обнулят большую часть сегодняшних регламентов, поскольку эти регламенты будут служить тормозом для их реализации. Поэтому задача перед нами стоит, мягко говоря, нетривиальная: в течение ближайших 15 лет практически заново пересобрать и создать национальное богатство России второй половины XXI века.
Новости СМИ2
Источник: expert.ru
